[Klara69]

04.12.2013 в 13:34

Пишет  Они-кис-кис:

Возмутители спокойствия
Дарагие сообщники, вот и заканчивается етот год, и наши мысли обращаются в паническое бегство при мысли о грядущих пьянках э-э, в смысле - к нашим прошедшим впечатлениям и достижениям обращаются они И в связи с етим я, малая сибисркая кошка, предлагаю вам заглянуть в еще более глубокуб глубь Эпохи смут, и заценить "как всё начиналось"(с), а точнее - как молодой Ода Нобунага собирал свою компанию отморозков соратников, с которыми потом поставил на уши всю Японию! Ну. а начнем мы, разумеется, с экскурса в загадочное и темное прошлое самого белокурого вассала Оды...

Автор: Они-кис-кис
Бета: Азиль
Жанр: как обычно: стёб, и не только он.
Рейтинг: PG-13
Фэндом: Sengoku Basara.
Варнинг: приквел к ТВ-шику (причем хорошо так отнесенный назад во времени приквел
Статус: закончен.
Отказ от авторских прав: Акэти Мицухидэ принадлежит почтенной японской истории и Капкому (именно в такой последовательности), а все остальное – моё.
Саммари: этот фик рассказывает о том, как важно истинному самураю всегда иметь работу… да-да, вы не ослышались - РАБОТУ! Желательно, более-менее оплачиваемую. А то ведь можно докатиться и до такого состояния, в каком однажды оказался Акэти Мицухидэ: ни денег, ни сюзерена, и кушать так хочется, что аж переночевать негде! Не, работу-то он конечно нашел, но…



Возмутители спокойствия.
История первая. Ронин с высшим образованием.


1.

- …ОБОРМОТЫ, ОБАЛДУИ, ОЛУХИ!!! Вам уже сто раз было говорено - не сметь даже близко подходить к этим клятым Руинам!!
- Но, сэнсэй…
- БЫЛО, ИЛИ НЕТ?!!
Два десятка лаково-чёрных детских головёнок (плюс одна рыжая) - скорбно склонились, выражая полное признание коллективной вины.
Сэнсэй взялся за учебник, но возмущение в нем еще не улеглось; пустив странички веером, он гневно шлепнул книжкой по татами:
- С какого перепугу вас вообще туда понесло, да еще такой толпой?! Припёрло полюбоваться, как ваши почтенные родители будут потом рыдать над вашими мертвыми трупиками?! - так я вас хочу разочаровать, дети мои: с того света на этот заглянуть – столь же проблематично, как с этого на тот!
Сэнсэй сделал паузу, давая ученикам возможность заценить всю философскую глубину логического построения, кое он озвучил в последней фразе. Пробежался пальцами по корешку учебника, и мрачно сказал:
- Лично я-то по вам и слезинки не пророню. Мне, слава Аматэрасу, платят не за это! Но вот сам факт вашей кончины ваши драгоценные мамы-папы повесят, безусловно, на меня! Потому как я - ваш учитель, а значит, обязан носиться с вами как дурень с расписным кимоно 24 часа в сутки. Так вот, мне такого счастья совершенно не надо, и я вас предупреждаю открытым текстом: на Руины – ни ногой!!!
Звучный голос учителя прокатился по классу подобно грому. Дети уткнулись носами в пол. Сэнсэй окинул понурую детвору довольным взором, и озвучил то, что в наше время принято называть «контрольным в голову»:
- Кто не понял – пеняйте на себя!
Гробовая тишина была ему ответом. Удовлетворенно хмыкнув, сэнсэй раскрыл книгу, и тут одна из детских головок (а именно – рыжая) бесстрашно приподнялась; тоненький голосок произнес:
- Но, сэнсэй! Мы же только…
- Чиво-о-о-о????! – Брови сэнсэя возмущенно поползли вверх. Рыжеволосая девочка в золотистом, словно пшеничное поле, кимоно, затараторила, убедительно прижимая ручонки к груди:
- Сэнсэй, мы просто сидели во дворе, жгли костёр и пекли каштаны! Мы даже не заходили вовнутрь!
- На двор – тоже ни ногой! – Отрезал сэнсэй. – Там под землей сплошные дыры! Провалитесь – и фиг-два вас оттуда вытащат!
- Зато не надо тратиться на похороны… – Прошептал кто-то из пацанят. Над классом прошелестел еле слышный, но всеобщий смешок: в детстве мы все – бессмертны, как боги.
Сэнсэй прекрасно знал, кто из мальчишек рискнул ввернуть остроту: конечно же - Горо, младший сын углежога. Вообще-то ребята из таких бедных семей редко посещают школу; но Горо являл собой особый случай: он родился с сухой рукой, и отец, смирившись с тем, что поскрёбыш не станет ему подмогой, отправил его учиться: авось, овладеет счётом и письмом, как благородный, да найдет себе в жизни местечко потеплее!
Сэнсэй легонько улыбнулся краешком рта: нет, отдельно взятого мальчишку он карать не станет, шуточка его – мелочь по сравнению с их всеобщим прегрешением… А стало быть – педагогичней будет, если достанется всем!
И зловеще-тихим голосом он озвучил роковые слова:
- Открыли тетради. Пишем ДИКТАНТ!
- НО СЭНСЭЙ!!!! – Дружно возопили ученики (и рыжая девчонка - громче всех). – У нас же сейчас должна быть история!! Вы же обещали рассказать, как монах Бэнкэй профукал тысячный меч! И как они с Минамото потом наваляли дому Тайра!..
- Не нравится диктант – могу предложить контрольную. По арифметике! – Взгляд сэнсэя приобрел сверкание идеально заточенного клинка.
Школьники уныло раскрыли тетради.

2

А пока учащиеся начальной (она же, впрочем – и конечная) храмовой школы села Касамацу пишут диктант, я постараюсь ввести вас в курс дела. Отчего так взъярился сэнсэй, что такое Руины, почему они пишутся с заглавной буквы… и вообще, что это за медвежий угол такой – Касамацу?
Начнём с того, что село Касамацу стояло на распутье четырех дорог (что в Японии с ее нелюбовью к числу 4 является скверной приметой). В селе имелись 3 достопримечательности: мост, кузница и Руины.
Мост ежегодно смывало паводком; кузница (в отличие от кузнеца) никакого участия в моем повествовании не примет. Руины же – строго говоря, руинами не являлись. В современной терминологии их правильнее было бы именовать недостроем…
…Как-то раз местный даймё, проезжая через Касамацу, проникся красотой здешнего пейзажа. Пейзаж и впрямь был прелестен: глубокую, но уютную долину обрамляли покатые горбы гор, покрытые пышной зеленью буковых, ясеневых и каштановых лесов; на дне долины сверкало, окруженное сёлами, озеро забавной формы - в виде восьмёрки.
Вдохновившись, даймё решил построить здесь очередной замок для себя любимого. Для пущего эффекту замок предполагалось возвести не на дне долины (сплошь разграфленном на клеточки крестьянских полей), а встроить его в один из распадков на северном склоне. Работы были начаты, но вскоре выяснилось, что горы, обступившие долину, изъедены карстом. Земля, испещренная подземными полостями, не была способна вынести на себе строение крупнее крестьянской хибары! Даймё имел смелость настаивать на продолжении работ, пока проблемы ограничивались перекосом дверных проемов, трещинами в стенах и пьяными падениями рабочих в постоянно открывающиеся провалы. Но когда в одну прекрасную ночь половина первого этажа ухнула в подвал, а сам подвал частично ополз в глубжележащую подземную каверну, - даже даймё стало ясно: это место проклято!
Рабочих перегнали на другой объект (благо, владения даймё были обширны, и пейзажей в них хватало), а стройку забросили. Уступчатая двух-с-половиной этажная конструкция осталась ветшать посередь леса, и капризный горный климат вскоре сотворил из нее настоящее чудище. Балки торчали из его угловатого тела подобно переломанным и вывернутым костям, дранка лупилась как чешуя, а бумага обвисала из седзи словно лоскуты спущенной кожи.
Жители Касамацу глубоко оскорбились на даймё за его бегство: они-то уже размечтались о поставке в замок сельхозпродукции по ценам выше среднерыночных, а тут – такой облом! С горя они решили нажиться на религиозности японских паломников, и принялись рекламировать замковый остов как уникальную аномальную зону, в которой есть всё: и халявные потоки праны, и выходы в астрал, и чуть ли не портал в другое измерение! Однако – худая молва уже бежала впереди них…
…и вскоре, разговорившись на очередной ярмарке с обитателями соседних деревень, жители Касамацу в смятении узнали, что живут они - под боком натуральной цитадели темных сил, в каковой цитадели квартируют:
- как минимум 5 онрё великих японских военачальников – причем все полегли в боях за дом Тайра, и по этому поводу жутко злые;
- не менее трех десятков призраков девушек, самоубившихся от несчастной любви (тоже сами понимаете, в каком они пребывают настроении);
- взвод громадных горных духов-они (а что, логично: горы же кругом!);
- а также толпа всевозможной ёкайской нечисти, не поддающейся счёту и классификации!
Так или иначе, идея о «заколдованном месте» пошла в народ. Руины стали Руинами с большой буквы. Селяне сделали закономерные выводы, и строго-настрого запретили детворе приближаться к несостоявшемуся замку. Местные тинэйджеры также сделали свои выводы, и Руины превратились в излюбленное место ночных гулянок окрестной золотой молодежи. Среди сыновей самураев делом чести стало – провести ночку на замковом дворе, а то и просто на лесной полянке в виду Руин (но зато опосля, во время посиделок в кабаке, это громко называлось – «пойти навешать по ушам Руинской нечисти!»).
Натурально, воевать нечисть самурайчики отправлялись не в одиночку, а в компании оруженосцев, знаменосцев, стременных, и кучи приятелей. А где друзья – там и выпивка... А где сакэ - там и гейши… И вскорости обитатели Касамацу взвыли от еще одной напасти: с марта по октябрь – не проходило и ночи, чтобы со стороны Руин не долетали хохот, мат, дребезжание сямисэнов и развеселые завывания про то, что «если вдруг гайдзин-урод на Ямато нападёт – сёгун в бой нас поведёт, трезвых, как стекло-о-о-о!».
Окромя молодежи, на Руины попытались претендовать и разбойники, - но быстренько оттуда свинтили: кому охота проснуться поутру под «шубой» из штукатурки, или придавленным потолочной балкой? (А то и вовсе не проснуться…). Молодежь же тусовалась на вольном воздухе, не стремясь проникнуть в обшарпанные покои Руин. Что именно там, в этих покоях (а также в остатках подвала) творится – никому толком не было ведомо…
И потому, хоть и очевидно, что никакая нежить не поселится бок о бок с пьяными гуляками, - я не берусь утверждать, что в смысле полтергейста Руины были абсолютно необитаемы… ох, не берусь!

3

Помимо Руин, селу Касамацу не повезло еще и со школой.
Сама по себе школа была неплоха: чистенький крепенький домик; небольшой, но и село было малолюдным, и потому - малодетным. И в лучшие годы в нем не набиралось более дюжины ребятишек, возраст которых совпадал с возможностями и желанием их родителей послать своих отпрысков образовываться (о желании самих детишек речь, ясное дело, не шла).
Источником бед в школе Касамацу был учитель.
По профессии учитель этот принадлежал к монахам (как и многие его коллеги в Японии тех лет), а по призванию являлся горьким пьяницей! С годами призвание всё больше брало верх над профессией, и ко времени описываемых событий учитель вовсю путал хирагану с катаканой, Фудзивару с Фудзиямой, криптомерию с крапивой, и вместо своих 50 лет выглядел на все 70.
Долгое время плачевное состояние учителя не беспокоило селян, ибо основные свои функции (как-то: обучать детвору написанию двухсот основных иероглифов, устному счету, и именам японских императоров) он худо-бедно выполнял. Скандал случился, когда один из местных дзи-самураев вздумал проверить, чему учат в школе его сынулю. Сынуля без запинки вывел на песке иероглифы «сакэ», «авамори (1)» и «опохмел», после чего позорнейшим образом не смог написать собственное имя.
Самурай, а также парочка его братьев по сословию, в бедности своей рискнувших отдать детей в храмовую школу, вкупе с «аристократией» Касамацу (староста, кабатчик и кузнец) забили тревогу! Люди добропорядочные и законопослушные (как все нормальные японцы), они принялись писать во все инстанции просьбы: пришлите нам в село нового учителя! Ну пожааалуйста!
Долгое время ответов не было. Потом о проводящейся кампании прознал учитель, под которого копали вышеперечисленные личности с активной гражданской позицией. Ко всеобщему удивлению, он совершенно не обиделся, но предложил народу сделку: он, нынешний учитель, таки остается в школе на половину ставки; а взамен – он со своей стороны тоже подмаслит кое-кого в столице, дабы в Касамацу прислали еще одного педагога-совместителя!
Общественность подумала, и согласилась. Уж не знаю я, какие-такие бюрократические рычаги были доступны старому пьяненькому монаху из японской глубинки – но факт остается фактом: к новому учебному году (а он в Эпоху смут, как и в нынешние времена, начинался 1 апреля) в Касамацу прислали нового учителя... да такого, что селяне пожалели о старом!

4

Конец марта, небывало знойный, усердно выпаривал из земли последние остатки зимней сырости. Рассекавшая Касамацу дорога (она же по совместительству - главная сельская улица) была пуста, сколько хватал глаз, и ветерок гонял по ней пыльные смерчики.
Фумио, закадычный его друг Йосиюки, и Тэмико (рыжая дочка кабатчика) сидели на обочине в тени старой яблони, и тосковали. Причина их тоски была очевидна: через два дня начинается школа! А значит, как и в прошлом году, Гокударо-сэнсэй снова будет входить в класс сперва в дверной косяк, а уж после – в дверь, заставлять учеников рассчитывать, сколько браги можно выгнать из двух коку дайкона, и ругаться скверными словами на тушечницу, в которую он никак не может попасть кистью. Фумио и компания отнюдь не были ботанами (как и большинство детишек, даже японских). Но и терять время попусту, срисовывая малопонятные иероглифы с винной бутылки, им не улыбалось! Ведь это же самое время можно потратить с куда большей пользой: к примеру – срезАть молодые ивовые побеги для корзинщика Хироси-сана (Хироси-сан по причине больных ног из дому не выходил, и платил ребятам по 2 мона за 10 вязанок (2)). Или - ловить сверчков, чтобы потом рассадить их по самодельным бамбуковым клеточкам и продать на ярмарке смешливым городским девушкам… Фумио и его друзья были из семей зажиточных, но простых, и сызмальства усвоили тот факт, что на жизнь надо – зарабатывать, причем трудом, а не мошенничеством.
Итак, детишки сидели и скорбели (сие, кстати, не означало, что они теряли время зря: маленькие паршивцы выжидали, когда наступит «тихий час», и жена старосты, ожесточенно копающаяся в своем садике, пойдет на боковую. Тогда можно будет пробраться к ней во двор и безвозбранно выдернуть длиннющее хвостовое перо у единственного на всю округу петуха породы онагадори; то-то много выйдет из него поплавков для рыбной ловли!).
И тут в пыльном мареве дороги показался некий силуэт. Он приближался довольно быстро, и вскорости ребята уже могли различить, что это – путник, одинокий и пеший.
Фумио толкнул в бок Йосиюки, который в полуденной тишине уже успел придремать. Тэмико оставила переплетать свои рыжие косички. Старостиха с кряхтением выпрямилась и, потирая поясницу, уставилась на дорогу совершенно равнодушным взором.
Путник приближался. Шел он легко и споро, как ходят молодые (и хорошо тренированные физически) люди. Вопреки жаре был он запахнут в плащ, а лик его скрывала корзинчатая шляпа-ронингаса.
Во дворы начали потихоньку выползать люди. В таком маленьком селе как Касамацу даже пробежавшая по улице собака считалась событием… а тут – целый человек, да еще незнакомый, да еще в такую жарынь, когда все нормальные странники на постоялых дворах пережидают полдень!
Путник миновал крайние дома, углубляясь в село. Деланно-равнодушные взгляды местных сходились на его фигуре, изучая визитера в подробностях. Путник был весьма высокого роста; плащ его по ближнем рассмотрении оказался пошит из беленого льна, и в принципе не особо противоречил теплой погоде. Широкий пушисто-бурый налет пыли по низу плаща говорил о том, что путник идет уже давно (возможно – с рассвета). Ронингаса его имела настолько низко опущенные поля, что скрывала не только голову, но и всю шею до самых плеч.
Путник миновал троих детишек, укрывшихся в теньке на обочине. Дошел до развилки, на которой главная улица пересекалась со второстепенной, и остановился. Ронингаса его качнулась, как если бы он крутил головой, выбирая дальнейший маршрут.
И тут Тэмако ахнула и подскочила на месте, а Фумио заработал удар локтем в бок от Йосиюки. С другой стороны перекрестка встречь путнику вальяжно шествовали четверо (опять эта злокозненная цифра!) юных, но вполне типичных представителей местного самурайского сословия. Минувшей ночью представители успешно набуха…э-э, навоевались с коварной нежитью Руин, затем достойно отметили победу в заведении папаши Тэмако, затем проспались, похмелились, и – вот, вышли подышать свежим воздухом, да поискать новых приключений и подвигов, как сие приличествует молодым благородным воинам!
(Забегая вперед, скажу, что с подвигами у них сегодня не срастётся, зато приключение они огребут тако-о-о-о-о-е – мало не покажется!)
Великолепная четверка, бряцая доспехами (дешевыми и потому скверно подогнанными; хорошие доспехи такой лязг не издают), вступила на перекресток и остановилась в виду путника, многозначительно возложив ладони на рукояти своих катан. Далее состоялся короткий, но выразительный диалог:
- Га-а-спадин хароший, а вы в курсе, что при всём нашем к вам уважении - дорога эта платная?
- Нет.
- Г-а-аспадин хароший, дак вы, значит, сами не местные будете?
- Нет.
- И платить, значит, не собираетесь?
- Нет.
Четверка сдержанно зафыркала; а из-за спины вожака кто-то из парней помладше, даваясь от смеха, вопросил:
- Мужик, а ты вообще другие слова знаешь?
«Мужик» вместо ответа – плавно ступил в сторону, дабы обойти хулиганов и двинуться своим путём. Но простое это движение стало для четверки сигналом к боевым действиям! Четыре катаны, с разной (но в любом случае - невеликой) степенью изящества выхваченные из ножен, уставились путнику в скрытое ронингасой лицо.
Дети на обочине дружно взвизгнули и спаслись на яблоню, с ветвей которой и продолжили жадно наблюдать за ситуацией. Селяне, мирно копошившиеся во двориках, прилипли к заборам. Даже кузнец вышел из кузницы, обтирая потное лицо полотенцем, запятнанным сажей.
- Га-аспадин хароший… - Начал было один из четверки… и тут самурайчикам (а за компанию и всем присутствующим) был наглядно продемонстрирован ни в каком Бусидо не прописанный, но тем не менее – самый важный закон воина: хочешь победить? – бей первым!
Пыльной тучей взвился в воздух отброшенный путником плащ, и коварно обвил своими полами первого из нападающих; отправилась в полет ронингаса, сбивая атаку второго; сверкнули два парных клинка, отражая выпады третьего и четвертого. Всё это случилось в одну секунду, как если бы у путника оказалось четыре руки вместо двух. Во вторую секунду - четверка разлетелась в разные стороны: кого долбанули эфесом, кому просто дали хорошего пинка. Выкрутив катанами по «мельнице», путник замер в боевой стойке, а когда третья секунда боя истекла, - опустил клинки и расслаблено выпрямился.
Ушибленные самурайчики ворочались в пыли, нецензурно обсуждая между собой «шо это было?!». Зрители за заборами – не спешили выразить им сочувствие, понеже были заняты ловлей собственных челюстей: открывшаяся внешность путника шокировала их до глубины души!
То, что он был высокий - в принципе, угадывалось и по закрытому его облику. Однако корзинка ронингасы существенно исказила пропорции тела: без нее путник оказался не то, что рослым, - а ажно долговязым; на целую ладонь выше кузнеца (который заслуженно считался самым прогонистым мужиком в округе). Фигурой же он был страшно худ, и руки его, открытые короткими рукавами белого дзюбана, казалось, состояли из одних костей, обвитых веревками мышц и обтянутых незагорелой кожей так туго, что неясно было, как она не лопается на острых локтях. Двигался он с угловатой мальчишеской стремительностью, но волосы имел - совершенно седые. Прямые и очень густые, доходившие спереди до середины груди, а сзади – почти до талии, белизной они могли посрамить свежевыпавший снег. И в довершение всего – хакама путника были того самого густо-фиолетового цвета, который дозволялся к ношению лишь аристократам 1-го ранга, и почитался запретным для прочих смертных!
Неудивительно, что общественность, оценив такое уникальное сочетание внешних данных, дружно схватилась за сердце: да это же - один из тех клятых онрё, окопавшихся в Руинах! Обнаглел, тварюга, настолько, что среди дня спустился в село, дабы нести мучения и смерть мирным людям! Ну, или наоборот, - это какой-то чужой онрё, который прослышал о Руинах и держит туда путь, дабы воссоединиться со своими потусторонними дружками… Но в любом разе – это онрё, факт!
Пока селяне ужасались, самурайчики поднялись на ноги, отряхнулись, продышались, и… да-да, вы угадали! Всей четверкой они с катанами наперевес ломанулись по второму разу убиваться об ту же стену!
Наблюдавший за конфликтом кузнец сдержанно заржал. В молодости он немало повоевал в армии Такэды Сингэна, причем дослужился до сотника. И он достаточно насмотрелся на то, как рубятся настоящие самураи, чтобы оценить: Такэда-сама – этого седого в свой отряд телохранителей лично притащил бы за руку, да еще попросил бы остаться! А Такэда-сама – это вам не отставной асигару, по пьяной лавочке гоняющий кочергой крыс в амбаре; Такэда-сама – Тигр из Каи!..
Не стану подробно описывать второй раунд противостояния. Скажу лишь только, что впечатление четверорукости путника – продолжалось; парные его клинки мелькали с неимоверной быстротой, но удары их куда реже перемежались пинками или тычками: бой пошел всерьез. Кто-то из нападавших вскрикнул: пролилась первая кровь.
Зрители оправились от шока и дружно поддерживали местных, выкрикивая приличествующие случаю лозунги. Конечно, наглые и разбалованные самурайские сынки – не подарочек… но онрё – это, простите великодушно, вообще нечистая сила! Так что селяне закономерно стали на сторону своих.
Один лишь кузнец пошел против течения! Чисто из вредности, да из желания вспомнить боевую молодость, - он заорал, поддерживая не того, кто «свой», а того, кто искусней:
- Давай, седой! Жги!!..
И седой зажег! Ах, как танцевали его клинки – волнисто-темные, серебрящиеся благородной шелковистостью старой стали, одержавшей побед больше, чем лепестков на цветущей сакуре! Новенькие катаны его противников оскорбленно горели на солнце, обильно рассыпая золотые искры.
Второй раунд продолжался чуть дольше первого. Четверо незадачливых вояк обратно разлеглись в пыли; только теперь – все в поту, и в резаных ранах – неглубоких (седой всё же не собирался их убивать), но обильно кровящих. Поверженные, но злые как черти, молодые самураи перемежали стоны красочной руганью и вдохновенными описаниями того, что они в наиближайшем времени сотворят с седым, и какие пыточные инструменты для этого используют. До них пока не дошло, что пережитая схватка – станет самым позорным воспоминанием в их жизни, а итог ее они опишут своим домашним кратко: «Гадина!! Лучше бы уби-и-и-ил!». Дело в том, что седой рубил не как попало: частые порезы на телах буянов – во многих местах складывались в кандзи, обозначающие те слова, которые даже в Японии пишут исключительно на заборах!
Обтерев клинки об одежду того, кто валялся ближе прочих, седой вбросил катаны в ножны. Поднял и встряхнул пропыленный свой плащ; оглянулся в поисках ронингасы…
Ронингасу ему подал староста, низко согнувшийся в поклоне. В отличие от кузнеца староста в армии не служил, так что оценить мастерство седого он не смог. Но, в отличие от большинства селян, дядька он был жизнью тёртый, и в онрё не верил. Пока все охали, ахали и галдели, староста стоял да складывал в уме два и два: юный возраст, раритетное оружие, запретный цвет в одежде, сдержанная, и в то же время надменная манера держаться… этот парёнек – птица непростая! А непростые птицы взлетают ох как высоко… к чему с таким ссориться? – лучше подружиться!
Вручение шляпы староста не преминул сопроводить приличествующим случаю комплиментом:
- Позвольте выразить искреннее восхищение вашим высоким искусством, господин!
Седой кивнул в ответ. Принял ронингасу, но надевать ее не спешил. Пользуясь случаем, староста всматривался в седого с любопытством: совсем мальчишка, хорошо, если ему стукнуло хотя бы семнадцать; но с узкого лица серые глаза смотрят на мир взглядом холодным, как снег на вершине Фудзи.
- Не соблаговолит ли господин проследовать на постоялый двор, дабы подкрепить силы стаканчиком вина?
- Я не пью. – Сухо ответил седой. Покосился на стоящее в зените солнышко, и конкретизировал: – В это время дня.
- Как будет угодно господину! – Рассыпался в поклонах староста.
- Но я буду благодарен, если вы подскажете, как мне найти здешнюю школу.
- Как будет уго… Школу?? Зачем?! – И тут староста ощутил, как последние три волосинки на его лысине встают дыбом: - Вы… ВЫ – НАШ НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ?!
Седой слабо усмехнулся краем рта (и - не улыбнулся глазами).
Повисшую над перекрестком обалдевшую тишину нарушил лишь восхищенный писк трех малолетних негодяев на яблоне (и смешок кузнеца).
- Доб… добро пожаловать, сэнсэй… - Пролепетал староста. – Могу я узнать ваше почтенное имя?
- Акэти Мицухидэ.


5

Крестьяне ложатся спать на закате; но этим вечером в домах Касамацу огни горели до-о-лго! Любящие родители, сходясь группками и кочуя из дома в дом (с бутылочками сакэ, как водится), озабоченно обсуждали: что же это за диво дивное нагрянуло в их мирное селение, и уж не променяли ли они хрен на редьку, отказавшись от услуг Гокударо-сэнсэя?!
Новоназначенный педагог смутил селян по многим пунктам. Во-первых (и в главных) - возрастом он годился от силы в старшие братья своим ученикам, и это не устраивало многих. Даже кузнец, поначалу отнесшийся к «седому» благожелательно, сокрушенно пробормотал, баюкая в ладони -надцатую чашечку сакэ: «Ну, чему он наших оболтусов научить сможет? Сам еще дитё…». Беспокойство кузнеца было не праздным: на воспитание пяти своих дочек он махнул рукой (в смысле - целиком и полностью доверил их жене); но на единственного сынишку – возлагал большие надежды. Очень кузнец хотел, чтобы сын его не стоял у горна, а пошел бы по военной линии, и с течением времени – дорос бы, возможно, даже до генерала!
Волновала народ также и пара катан, притороченных к левому бедру сэнсэя. Статус самурая сам по себе уже предполагает в человеке соответствующий характер - упёртый и воинствующий; у Акэти же, судя по рубиловке на перекрестке, - вместо характера был самый настоящий норов, да еще какой!
Ну и потом – бабоньки, вот вы как хотите, но страшен же он аки смертный грех! - Ой, уж прямо смертный! – Ну, хорошо, пусть не смертный! Но все равно страшен! - Гы-гы-гы, Румико, ты, наверное, хотела сказать «но всё равно грех»? - Да ладно, девки, чего вы к нему прицепились?! Мальчика надо просто подкормить как следует! И вообще, я вам хочу сказать, что…
…но тут староста, выплыв из навеянных сакэ радужных воспоминаний о своих школьных годах, обнаружил, что обсуждение за столом ведут, во-первых, женщины (что им совершенно не по чину), а во-вторых, анализируемый бабьём цвет глаз Акэти-сэнсэя никаким местом не может влиять на качество преподавания! Староста хряпнул кулаком по столу, и объявил собрание родительского комитета закрытым.


6

В первые школьные дни Акэти без критичных потерь преодолел ряд ловушек, которые школьники традиционно расставляют даже для самого грозного учителя, благо большая часть использованных приёмчиков – была ему прекрасно знакома по собственным проделкам (имевшим место быть не так уж и давно, признаемся честно!). Вопреки всеобщим треволнениям новый учитель неплохо вписался в свою должность, - невзирая на вопиющую юность и таковую же внешность, он обладал двумя качествами, незаменимыми для любого преподавателя любой эпохи: цепкой памятью и хорошо подвешенным языком. Из-за болезни проведя за книгами весь остаток детства, Акэти весь «золотой фонд» литературы того времени выучил едва ли ни наизусть. Но помимо увесистого багажа книжных знаний, за плечами юного сэнсэя наличествовал не меньший груз жизненного опыта, накопленного за время скитаний в статусе ронина. О красотах, обычаях, людях и легендах Хонсю и Сикоку он знал не понаслышке, и рассказывал о них охотно, из первых рук знакомя ребятишек с историей, географией и фольклором родной страны.
Гокударо-сэнсэй, очарованный эрудицией своего юного коллеги, радостно взвалил на узкие коллегины плечи - родной язык, литературу, каллиграфию, арифметику и все остальные истории с географиями, оставив себе лишь предметы, связанные с монашеским саном (то бишь закон ками и основы синтоиской культуры). В совокупности это изрядно превышало уговоренные полставки; но Акэти был доволен уже тем, что старый хрен шесть дней в неделю тихо квасит у себя в храме, и не стоит над душой ни у него, ни у школьников. Наслаждаясь бесконтрольностью и ухмыляясь самой хитрой из своих ухмылочек, Мицухидэ азартно перекраивал учебный процесс так, как было проще ему самому, и веселее ребятишкам… Ну, согласитесь же, что десятилетним пацанам куда интересней выводить в прописи «Зомби заел заклинателя», чем тривиальное «Мама мыла раму»?
Однако кладезем знаний Акэти выступал лишь, когда пребывал в добром расположении духа, а ввести его в расположение злое – было легче лёгкого! Врождённая неровность характера Мицухидэ, обострённая как душевными потрясениями детства, так и нервным напряжением «ронинских» лет, неизбежно сказывалась. Натурально, наблюдательные ребятишки быстро изучили обширный арсенал его ухмылочек, и чётко усвоили, при какой кривизне оных следует завязывать с шалостями. И тем не менее на головы проштрафившейся школоты регулярно низвергались лютые учительские кары! Не снисходя до траты бесценных своих сил на телесные наказания, новый сэнсэй и без розги, одними лишь словами (вполне цензурными!) мог так живописно объяснить малолетним хулиганам их моральную и физическую убогость - куда там Гокударо-сэнсэю с его матюгами и клюкой! (А «доброжелательные» одноклассники по результатам сэнсэевой отповеди - потом еще и погоняло какое к тебе прицепят!). Но самое страшное начиналось, когда Акэти пускал в ход оружие массового поражения, и столь желанная детворе история или литература заменялись, к примеру, внезапной, как землетрясение, контрольной по арифметике… и еще полбеды, если именно контрольной; а ну как – устным счётом?!
Школота сносила сэнсэевы издевательства с поистине японским стоицизмом. Несмотря на всю самурайскую надменность Мицухидэ, ребят тянуло к нему – человеку новому, пришедшему из большого мира за околицей Касамацу; мира - загадочного, тревожного и волнительно-манящего... Замкнутые склонами окрестных гор, проживающие новый день точно так же, как и предыдущий, они слушали своего сэнсэя с открытыми ртами: сколько, оказывается, есть на белом свете всего и всякого, помимо их родной долины с озером-восьмеркой! И сколько гордых правителей и доблестных воинов бились за обладание этим «белым светом» еще в седую древность, когда никакого села Касамацу не было и в помине! И сколько хитрых монахов и коварных синоби совали им палки в колёса…
Тихой сапой число учеников в классе удвоилось в сравнении с прошлогодними показателями: многие пацаны притаскивали с собой доселе не охваченных образованием дружков, или младших братьев-сестренок: идём, послушаешь, какие потрясные вещи рассказывает Акэти-сэнсэй, а то так и помрешь несведущим чурбаном/дурындой!
Потянулись на занятия и совсем взрослые девицы, по 13 и по 14 лет от роду, которым родители уже подыскивали женихов. Девицы в силу предсвадебной ориентации были способны разве что к каллиграфии, но сэнсэй одобрял и такую тягу к знаниям, милостиво дозволяя им сидеть в конце класса и упоённо копировать столь популярные в девичьей среде хокку о розах, луне, любви и разлуке. На это задание, которое младшие ученики выполнили бы за полчаса, девицы убивали все 4 урока, не имея возможности даже перекинуться словечком, ибо за малейший шумок Акэти беспощадно выгонял их вон. Но, несмотря на такое жестокосердие, девицы упорно гипнотизировали сэнсэя восхищенными глазами. Опосля уроков они собирались под ивами у озера-восьмерки, где до заката упоенно обсуждали, как сегодня выглядел Акэти-сэнсэй, и на кого он посмотрел, и что кому сказал, и как при этом звучал его голос…
Пареньки постарше – тоже стали забегать на школьный двор. Они появлялись нерегулярно (подростки на селе вкалывают не хуже взрослых), а вопросы, интересовавшие их, сводились к сакраментальному: «сэнсэй, а вот если - их трое, и все с катанами, а я – один и с лопатой, то как быть?». Классическое фехтование в программу храмовой школы не входило; но Акэти при необходимости умел разобраться с противником и без холодного оружия. И не считал необходимым скрывать свои познания от парней. В конце концов, тот мечник из провинции Мино, который в незапамятной дали времён (а на деле – лишь несколько лет назад) обучил его всегда бить первым - на заре своей карьеры тоже не пользовался фамилией, как и эти крестьяне (3)…
…В общем, к началу майской «золотой недели» испытательный срок Акэти Мицухидэ сам собою завершился – тихо, и без помпы. Ученики и учитель убедились во взаимной вменяемости и готовности сотрудничать. Школьная жизнь вошла в нормальную колею, - насколько могла она быть нормальной при том, что в анамнезе молодого сэнсэя, наряду с парой тысяч прочитанных книг, значилась пара сотен убитых людей.


7.

- …сдали работы!
Комната взорвалась суетой: школьники дружно ломанули к учительскому татами, жаждя вручить свою писанину лично сэнсэю в руки. Акэти обычно оставлял проверку работ на вечер, а в классе – лишь проглядывал мельком на предмет клякс и особо вопиющих грамматических ошибок. Кого-то хвалил, кому-то советовал стараться лучше. Мужская половина (точнее – три четверти) класса была традиционно унижена постановкой в пример работы рыжей Тэмако, – как всегда, идеально чистой и со строчками столь ровными, будто иероглифы висели на невидимых ниточках. «Диф-ф-ф-чонка!» - привычно выдали пацаны в ее адрес, Тэмако в ответ – авторитетно продемонстрировала им перепачканный тушью язык.
Собранные листки Акэти сложил на столе стопочкой. Подровнял стопку легким постукиванием ладоней (изящество которых так восхищало старших учениц). И – недовольно воззрился на сгрудившихся вокруг него ребят:
- Чего стоим, кого ждем? Вам что, дома заняться нечем?!
Одна из старших девочек скороговоркой прошептала что-то на ухо своей подружке.
- Мы очень извиняемся, сэнсэй. - Сказала та. – Но Юми покорнейше просит напомнить вам, что у нас должен быть еще один урок!
- Н-да?! Это какой же?
- Литература, сэнсэй… Вы обещали почитать нам из нового сборника стихов из Эдо, пока малышня практикуется составлять хайку…
Сэнсэй сунул стопку работ в рукав. Встал, враз оказавшись вполовину выше многих своих учеников. И хмуро ответил:
- Литературу вы сегодня не заслужили. Марш по домам! И ежели вас опять понесёт на Руины…
- Мы больше не будем, сэнсэй! – Жалобно сказала за всех Тэмако. Акэти не пожелал ее услышать. Ученики, поштучно прощаясь, покидали класс понурыми: мало того, что вместо истории они огребли диктант, дак еще – и без стихов остались! А у многих в голове вертелись такие шикарные домашние заготовки, которыми они рассчитывали потрясти сэнсэя! Вот, к примеру, что придумал Фумио: «Вместо молебна / мёртвых призвал из могил / пьяный оммёдзи» - шедеврально, правда же?..
…Стоя на школьном крыльце, Акэти ехидно смотрел ребятишкам вслед.
- Ладно, мелкие засранцы, считайте, что я вам поверил… – Пробормотал он.


8.

Протоптанные десятками ног тропинки сходились, расходились и убегали вверх по склону, где тонули в зарослях папоротника. На стволах виднелись зарубки от пьяных ударов катанами, а в одном месте на коре горел красно-белый мазок из смеси помады и белил, как если бы какая-то из «девушек легкого поведения» впотьмах впечаталась физиономией не в клиента, а в дерево.
К середине склона лес поредел, а тропинки вырвались на плоскую обширную площадку, вкопанную в косогор. Окружавший площадку заплот местами покосился, местами вовсе лежал на земле. Рыжую глину испещрили отпечатки разноразмерных гэта и варадзи.
Акэти пригнулся, соображая, какие из этих следов могут принадлежать его ученикам. Но к однозначному выводу не пришел. Выпрямился и с любопытством воззрился на Руины:
Замок выглядел жутко. Серый, обросший мохом; двери и окна где чернеют пустотой, где полощутся пожелтевшими обрывками бумаги. На третьем этаже замка успели поставить лишь опорные столбы, которые торчали в небо, будто редкая толстая щетина громадного неведомого зверя.
Но устрашающим было не это запустение. Некая страшная сила будто разломила здание по вертикали на две половины, а затем – вновь составила их вместе, только сдвинув по высоте почти на этаж, так что левая половина второго яруса - продолжалась правой половиной третьего. Земля под стенами замка уходила вниз, словно строение медленно, но верно погружалось в огромную воронку.
- И чего они все нашли в этой халупе? - Пробормотал Акэти, обходя по кругу парадное крыльцо. На «халупу» он косился одним глазом; вторым приходилось смотреть себе под ноги: помимо строительного мусора и веток, на площадке встречались еще и промоины, и трещины – некоторые настолько широкие, что узкая ступня Акэти могла туда провалиться без проблем. То тут, то там чернели кострища. С дерева спрыгнула белка, шустро поскакала по двору, выискивая остатки обронённой еды.
Акэти хмыкнул. Присутствие белки, и главное, ее бесстрашие, давало основание утверждать, что никакие барабашки в Руинах не живут (во всяком случае, в надземной их части). По собственному опыту Мицухидэ знал, что зверьё – тонко чует нежить, и никогда не сунется туда, где она обосновалась.
Просевшие ступени парадной лестницы угрожающе потрескивали под ногами. Акэти, однако, надеялся, что его вес они выдержат.
Внутри оказалось, что разгородить первый этаж замка на комнаты так и не успели, и весь он представлял собой одно огромное помещение, сумрачное и тяжко пахнущее гниющим деревом. Проходы на верхние этажи преграждали горы деревянных плашек – всё, что осталось от осыпавшихся лесничих маршей и обшивки стен. Сквозняк гонял по полу опавшие листья. Листья громко шуршали, то и дело срываясь в черные проломы в полу. При виде глубоких трещин, густо покрывавших каркасные балки, у Акэти ёкнуло в груди: перекошенная опорная конструкция едва держалась под весом верхних ярусов, и могла рухнуть абсолютно в любой момент… да хотя бы – вот в этот самый!
Акэти решил, что надо выбираться, и повернул к выходу. Дело сделано: внутри Руин он не обнаружил никаких свидетельств того, что местные любители приключений сюда заходят (а равно - и присутствия нечистой силы не ощутил). Получается, что Тэмако не наврала. Можно облегченно вздохнуть, и…
Краем глаза он отметил светлые разводы на ближней к входу стене, чересчур упорядоченные для того, чтобы списать их на грибок или плесень. Подошел поближе, всмотрелся. Разводы упорядочились в размытые сыростью, но всё же читаемые рисунки, сделанные белым школьным мелом. Галерея была обширная, и создавалась явно не за пару дней. Чётче прочих в ней выделялись три недавние композиции: традиционный японский символ влюбленности – зонтик, осенявший имена «Риока» и «Юми»; пара чибиков, изображающая рассерженного учителя и «плавающего» у доски ученика; и сосновая ветка, изогнутая подобно тетиве лука, обрамляющая изящный юный профиль с добросовестно заштрихованной гривой белых волос…
Пламя праведного преподавательского гнева воспылало в душе Акэти-сэнсэя.
- Ах вы, рассукины дети! - Процедил он. – На дворе они каштаны пекут, вруши безмозглые… Ну ничего, я вам сегодня такой «парад сотни демонов» устрою – всю оставшуюся жизнь будете спать со светом!

9

Половицы, набухшие влагой после зимы, под ногами не трещали, - но прогибались и пружинили, угрожая проломиться и ввергнуть ступающего по ним в бездну подвала. Акэти, тем не менее, добросовестно пустился в путь по залу, выбирая приличное место для засады. Продумать план действий ему было лень, и он решил, что сперва дождется появления детишек, сидя в каком-нибудь укромном (и более-менее безопасном) углу, а далее – будет действовать по вдохновению.
Половицы, набухшие влагой, его-то и подвели! Затрещи они предостерегающе, - и, быть может, Мицухидэ успел бы если не отскочить в сторону, то хотя бы сгруппироваться и уцепиться за край. Но проклятые доски просто выгнулись под ступней чуть глубже обычного, а потом переломились, хрустнув не громче солдатской галеты! И он полетел в разверзшуюся под ногами тьму, могильно пахнущую сырой землей…

10

…сны ему снились странные. По бурой воде плыли обрывки светлых нобори. Потоки пламени хлестали выше крыш, выжигая на стенах письмена, которые он должен был, но не мог прочесть. Сочная зелень сада в огне сворачивалась и чернела; мирно круглившиеся под кудрявыми листьями шершавые тела дынь трескались и раскрывались, обнажая вместо благоуханной янтарной мякоти – сочащуюся кровью человеческую плоть. И всё время кто-то далекий надсадно звал его по имени…
-… АКЭТИ-СЭНСЭЭЭЭЭЭЭЙ!!!!!!!!...
Акэти с трудом поднял веки. В голове гудело, в спине ломило, в ногах мозжит, в плече ноет, - вполне обычные ощущения для человека, который навернулся с порядочной высоты.
- АКЭТИ-СЭНСЭЭЭЭЙ!!
Сперва Мицухидэ не сообразил, почему его окружает тьма, и отчего далекое пятно света над его головой – настойчиво призывает его детскими голосами. Затем в мозгах сэнсэя всё встало на место, и он, приподнявшись на локтях, дико заорал:
- ВЫ ЧТО, ОХРЕНЕЛИ??!!! А НУ, СВАЛИЛИ ВСЕ ОТСЮДА НАФИГ!!
- АКЭТИ-СЭНСЭЙ!!! ВЫ ЖИВЫ!!! ВЫ ТОЛЬКО НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ!! МЫ ЩАС СПУСТИМСЯ!! – Загалдели с полдюжины голосов (школоте всё же хватило сообразиловки не лезть к пролому всем классом). Акэти вообразил себе детские трупики, пропоротые торчащими со дна подвала остатками свай, - и озвучил в ответ уникальную комбинацию столь колоритных выражений, каких детишки не слышали не только от Гокударо-сэнсэя, но даже и от кузнеца, когда к тому наведывался сборщик налогов.
Добрую четверть часа наверху стояла глубокомысленная тишина. За это время ребята кое-как перевели высказывание учителя с матерного на японский, уловили общую суть его требований, и внесли в свой план соответствующие коррективы:
-АКЭТИ-СЭНСЭЙ!!! – Акэти-сэнсэй содрогнулся и страдальчески поморщился: пронзительный голос Тэмако (ну, куда же без нее?), усиленный подземным эхом, ввинтился в его уши подобно дрели. - АКЭТИ-СЭНСЭЙ!! МЫ ЩАС СБЕГАЕМ И ПРИНЕСЕМ ВЕРЕВКУ!!..
-Тэмако! – Акэти лихорадочно пролистывал перед мысленным взором классный журнал, выбирая из списка ученика повзрослее, посерьезней и поавторитетнее. – Тэмако, Риота с вами?
- ДА, СЭНСЭЙ!!! ТО ЕСТЬ – НЕТ, СЭНСЭЙ!!! ТО ЕСТЬ, В СМЫСЛЕ, ОН СНАРУЖИ!!! ПОЗВАТЬ ЕГО???!!!
- НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ!!! - Риота, сын мельника, по первости наведывался в школу, только чтобы проконсультироваться у Акэти по поводу боевых единоборств, но потом всерьез потянулся к знаниям, и стал ходить на занятия наравне с малышнёй. Был он дюжий, взрослый уже парень, - всего на пару лет младше своего сэнсэя (и почти вдвое больше весом). На отцовской мельнице он без особого напряга тягал трехпудовые корзины с зерном (правда, волоком по земле). Если малышню хлипкий пол Руин еще как-то держал, - то в компании с Риотой все присутствующие однозначно рухнули бы в тартарары.
- Тэмако, пойди и скажи Риоте, чтобы он выгнал вас всех отсюда в шею!
- ДА, СЭНСЭЙ!
- Но чтобы сам внутрь не заходил!
- ДА, СЭНСЭЙ!
- Пусть остается снаружи и следит, чтобы никто из вас сюда не лез!
- ДА, СЭНСЭЙ!
- А потом лупи к старосте и расскажи, чего у нас тут приключилось!
- ДА, СЭНСЭЙ!
- Всё, чеши!
- ДА, СЭНСЭЙ!!!!
Детские голоса наверху еще стрекотали малое время (Акэти – лежал с закрытыми глазами, молясь всем богам сразу, чтобы клятые доски пола продержались еще капельку). Потом до его слуха долетел повелительный рык Риоты, и наступила тишина.
Скорбно вздохнув, Мицухидэ завозился на полу, собирая себя по кусочкам. Кое-как сел; затем уперся рукой в плиточный пол, дабы ловчей встать на ноги…
Плитка под его ладонью продавилась и нырнула в бездонную пустоту, скрывавшуюся под фундаментом замка. В следующий миг кладка пола обвалилась разом по всей площади подвала, и Акэти с диким воплем отправился в свой второй полет, - в облаке камней и щебня. Вслед ему с треском и грохотом хлынул поток из обломков дерева, щепы и комьев земли, - всё, во что превратились надземные этажи. Хрупкий баланс здания был уничтожен окончательно. Руины вздохнули - пыльно и шумно, и сложились как карточный домик, обратившись в безобразную груду строительного хлама.

11

Открыв глаза, Мицухидэ понял, что открывать их, в общем-то, не стоило. Что с опушенными веками, что с поднятыми, - окружавший его мрак был одинаково непрогляден.
Опасливо он повёл рукой вокруг себя. Пальцы встретили осыпь, колющуюся щепой и тихонько (но зловеще) шуршащую камешками. Затем он нащупал одну за другой несколько балок, упавших сверху стоймя и оставшихся торчать наперекосяк под разными углами, на манер покосившихся колонн. И наконец, - когда Акэти обернулся почти на сто восемьдесят градусов, – ладонь ушла в пустоту. Лицом он ощутил слабый ток воздуха: его постоянство (а также эхо, покорно отзывавшееся на каждый шорох) недвусмысленно намекали на наличие вокруг обширного (хотя и невидимого) пространства.
Опустив руку, он коснулся пола: холодный, сырой, бугристый камень, явно не тронутый инструментами строителя… итак, картина ясная: он не просто провалился в подвал Руин, он (заодно с подвалом, надо полагать) ухитрился загреметь еще глубже: в одну из пещер под замком. До поверхности – неизвестно сколько метров, причем сквозь толщу обломков, грунта и камней. Не то, что крестьяне, - даже вся императорская армия его не откопает… Всё. Кранты.
Умирать в неполные семнадцать лет, медленно сходя с ума от голода и мрака, было обидно (и жутко не хотелось!). Недурным выходом стало бы сэппуку, - но, собираясь на экскурсию по Руинам, Акэти не взял с собой оружие (а на фига? - потенциальной угрозой для него могли быть только окрестные самураи, но они после достопамятной рубиловки на перекрестке обходили нового сэнсэя по широкой дуге и беспрерывно кланяясь).
Отчаяние невидимым клинком впилось ему прямо под ложечку (где, согласно японским верованиям, как раз и обитает душа), раня мучительнее, чем вполне материальный вакидзаси. Неосознанно стиснув кулаки до ссадин на ладонях, Мицухидэ терпеливо переждал, пока первая (и самая мощная) волна накатившей на него паники схлынет. Когда в голове прояснело, он заставил себя сосчитать, сколько раз ему прежде довелось почти умереть: вышло аккурат три, считая и нынешнюю засаду. Затем он напомнил себе, что тройка – число вполне счастливое (не чета злокозненной четверке!), а значит - у него остаётся шанс благополучно выбраться из этой заварухи. И наконец, остыв еще немного, Акэти вспомнил, что в неустойчивости местных грунтов виноват карст. Скорее всего, под Руинами залегает не одна пещера, а целая их сеть. Если постараться, то он сумеет найти в этом лабиринте путь на волю…
…для чего в первую очередь надлежит обзавестись источником света.
Исключив из своего снаряжения катаны, Акэти, на свое счастье, оставил в нем прочие элементы самурайской экипировки, - в том числе и огниво.
Ему вполне удалось убедить себя, что руки у него дрожат не со страха, а от подземного холода, - но успешно выбить искру получилось лишь с –надцатой попытки. Растопки не было, а без нее пригоршня ощупью набранных щепок (перемешанных с землей) долго не возгоралась. Наконец, какая-то из лучин посуше прочих сменила гнев на милость, и нехотя занялась.
В слабом мерцании крохотного костерка Акэти вытянул из горы обломков - кол повнушительнее, чтоб горел подольше. Порядка ради обмотал конец кола обрывком дзюбана. Пропитать ткань было нечем, но убогий факел занялся довольно легко: хлопчатобумажная материя и сама по себе воспламенялась неплохо, а кол по счастливой случайности был вытесан из сосны, и сохранил в себе некоторую толику смолы.
Костерок Акэти затоптал, - из соображений не только пожарной безопасности, но и вентиляции: кто его знает, в каком количестве идет приток свежего воздуха в эту пещеру. В любом разе, чем меньше в местной атмосфере будет витать дыму – тем лучше…
Вооружившись факелом и осторожно нащупывая носком сапога дорогу среди камней и обломков, он отправился на разведку.
Пещера оказалась огромной, - дрожащие отсветы факела не достигали ее стен, высвечивая лишь небольшой кружок каменного пола под ногами. Опасливо ступая по скользким камням, Мицухидэ против воли ощущал себя светлячком, плывущим в лесной ночи, - таким же крохотным, беззащитным, и прекрасно видимым всем, кто таится в окружающем мраке. Сталагмиты, вырастающие с пола пещеры, выныривали перед ним, прямые и искрасна-рыжие в свете факела, точно стволы сосен.
Какое-то время он брел наугад, стараясь удерживать направление так, чтобы пещерный сквознячок дул ему в спину, - а вдруг там, впереди, выход? Но когда отсветы факела таки легли на дальнюю стену пещеры, Мицухидэ узрел в ней лишь несколько черных провалов – входов в подземные коридоры.
Следовать этим сомнительным путём он покамест не решился. В конце концов, он еще и здесь толком-то не осмотрелся! (И потом, кто бы знал, куда ведут эти тоннели? – может, прямиком, в Лотосовый ад?!). Мицухидэ остановился, повертелся вокруг своей оси, отгоняя факелом мрак и выбирая дальнейший путь…
В отдалении от него – мрак ответно подмигнул коротким золотым отблеском, чистым и ярким, какой рождается, когда свет отражается от гладкой металлической поверхности. Акэти послушно побрёл на это мерцание. По мере того, как расстояние сокращалось, случайные золотые вспышки обратились в пару стабильно горящих огней, которые затем распустились несколькими разноразмерными серебряно-оранжевыми лепестками, - словно последние, почти дочиста общипанные ветром, хризантемы в ночном саду…
Подойдя еще ближе, Мицухидэ понял: пламя его факела отражается в лезвиях висящих на стене боевых кос.

13

Косы возлежали на крюках, вогнанных в сырой камень стены. Широкие лезвия их выгибались крутой дугой подобно полумесяцу, и были заточены с обеих сторон. Главное лезвие с противоположной стороны обуха уравновешивалось парой вспомогательных, также обоюдоострых, но меньших по размеру, и формой напоминающих волчий клык. Длинные, плавно изогнутые древки кос венчались острыми пиками длиной не менее двух пядей, так что ими можно было не только рубить, но и колоть.
Акэти восхищенно присвистнул. Придвинулся ближе, провел факелом по-над клинками, пытаясь высмотреть ржавчину (неизбежную в подземной сырости). Однако сталь отражала пламя с безупречностью, достойной зеркала.
Казалось бы – даже тупому гайдзину понятно, что неизвестно чье оружие, столь надежно припрятанное неизвестно кем, трогать нежелательно… но соблазн оказался паче благоразумия! Акэти воткнул факел в трещину на стене и бережно снял косы с крюков. Гораздо тяжелее катан, они легли в его руки с жутким неудобством, и тут же клюнули землю остриями лезвий. Поперехватывав высоко оплетенные их древки так и этак, Мицухидэ в конце концов решил рискнуть. Вышел на свободное место, вдохнул поглубже, залихватски размахнулся…
Первые несколько движений он чувствовал себя дико. Косы не собирались становиться продолжением его рук (как любимые старые катаны); они жили собственной жизнью, тащили его в ту сторону, куда считали нужным, и сами выбирали цель. Его то крутило вокруг себя, то кидало вбок, за той из кос, лезвие которой оказывалось ближе к полу. Отчаянным усилием он ухитрялся выравниваться, но платить за это приходилось резкой болью в перенапряженных мышцах предплечий и спины.
Он боролся до тех пор, пока не ощутил, что в подземном холоде – у него дзюбан прилип к лопаткам. Остановится; отдышался, опершись на косы, как на трости. А затем – припомнил, как играют в тосэнкё, бросание веера. Легонький веер, конечно, не полупудовая боевая коса; но принцип казался сходным: в обоих случаях - управляются с узким длинным объектом, который неизвестно как и куда полетит; в обоих случаях нужно не просто поразить цель, - а еще и нанести ей определенные повреждения…
Пораскинув мозгами, он снова взялся за косы. Не взмахнул ими сразу, а сперва «разогнал» их быстрым коротким покачиванием. Теперь косы отправились в замах легче и меняли направление послушнее. Тяжесть лезвий по-прежнему пыталась завалить его вбок, но Акэти приноровился противостоять ей, переступая ногами чаще и шире, чем когда фехтовал катаной. С каждой секундой ему все яснее становился принцип работы с этим необычным оружием: оно повинуется тебе – пока ты сам движешься, причем движешься настолько быстро, чтобы опережать эти два куска железа! Чтобы не они мотали тебя из стороны в сторону, как горная река крутит по перекатам упавшую в нее ветку, - а ты сам правил бы ими, словно парой лошадей, дружно влекущих повозку. Но чуть замнёшься на месте – и тебе конец!
Когда руки у него почти вывернулись из плеч, а в груди от нехватки воздуха запекло огнем (отработке дыхания тоже придется уделить немало времени), Акэти остановился. Плюхнулся на пол, уложил косы себе на колени. С восхищением провел пальцем по краю клинков: ни намека на зазубрины или затупление; словно только что вышли из полировочной мастерской! Необычный рисунок покрывал поверхность лезвий; в отличие от традиционного хамона катан - был он малозаметен глазу, и ощутим лишь на ощупь: витиеватые выпуклые прожилки разбегались по клинкам от обуха. Словно под металлом, как под человеческой кожей, проступила сеть натруженных вен.
Завороженный изящной неправильностью этого рисунка, Мицухидэ не заметил, как прибавилось стужи в пещерном сквозняке, а по стене поползли зеленоватые замогильные отсветы…
- Понравилась игрушка? – Спросил его из-за спины чей-то скрипучий голос.
- Ага, - механически ответил Акэти, во взвинченном состоянии даже не сообразивший, что с кем-то разговаривает.
- Вот и славно! – Рассыпался собеседник скрежещущим смехом. - А теперь – положь, где взял!
Пара туманных лап потянулась из-за спины Акэти, окружая его фосфоресцирующей подковой, и норовя ухватиться за косы аж в двух местах (сразу под лезвиями, и за оплётку на концах).
Усталость как рукой сняло! Вцепившись мертвой хваткой в середину древок, Акэти кувырком перекатился вперед и вскочил на ноги, ухитрившись в прыжке еще и развернуться на 180 градусов, дабы встретить нежданного супостата лицом к лицу - как то и подобает истинному самураю... Но супостат оказался таким, что и самый истинный самурай в данной ситуации с чистой совестью бы завопил: «НЕЧИСТАЯ-Я-Я-А-А-АААААА!!!!»
Перед Мицухидэ парил призрак.